«Скорее буду наблюдать это все издалека». Юрий Мелешкевич рассказал, над чем смеялись в СИЗО и почему не пойдет в политику

Бывший директор «Имения Подороск» Юрий Мелешкевич уехал из Беларуси после шести месяцев в СИЗО и восьми тревожных месяцев на свободе в Беларуси. Он рассказал блогу «Суполка», как в СИЗО смеялись над экспортом тракторов, почему кричали фигуранты дела Автуховича и почему он будет заниматься бизнесом в Польше, но не пойдет в политику.

Какой ты запомнил Беларусь, из которой уезжал?

Беларусь, из которой я уехал — это та страна, где я неделями мог не встретить ни одного знакомого человека. Это была страна, где, тем не менее, молодые люди, с которыми вдруг получались какие-то контакты, переходили со мной на белорусский язык. И это меня очень поддерживало, что даже в этих обстоятельствах культурный выбор является очень важным для тех людей, которые начинают свой путь. Конечно, фон тревоги, в которой я пребывал, находясь в Беларуси.

Почему ты принял решение о переезде, прожив восемь месяцев на свободе?

Заранее я знал: как только у меня будет возможность легально покинуть страну, я выеду. Потому что мне было тревожно, безопасности я не чувствовал ни минуты. В этом состоянии находиться, работать было тяжело. Плюс было понятно, что работать и профессионально заниматься тем, чем я занимался, я не смогу. То, чем я занимался, было ликвидировано — те здания, тот дворец, который мы восстанавливали. Поэтому у меня не оставалось работы в Беларуси.

В рамках уголовного дела у меня осталось взыскание — я считался привлеченным по ст. 369 УК, которая является «политической». С учетом того, как люди сейчас проходят на работе и даже неквалифицированные виды работ через справки из милиции об отсутствии судимости, я понимал, что не пройду ни один «фейсконтроль». Ну и самое главное — семья уже была в Польше, мне осталось только перебраться к ним. Возвращаться в Беларусь, растить людей в школьной системе, где учат тем вещам, которые, я считаю, портят ментальное здоровье детей, — нет, я на это не хочу подписываться.

Как вам дался год на расстоянии?

Первые шесть месяцев было наиболее тяжело, так как я находился в СИЗО [смеется Юрий — «Суполка"]. Выросли дети. У сына изменился голос. Он стал уже таким мужским, а не детским. Каждый дал сантиметров шесть или семь. Сын уже сравнимого со мной роста. Я попал в тюрьму в то время, когда у них наиболее активно происходят изменения. Конечно, для меня это такой легкий шок был: оставлял детей — а теперь это подростки.

Жене тяжело было, весь она фактически одна была вынуждена обеспечивать семью. Ну, справилась. Я очень благодарен, что она и меня находила время поддерживать, и переписываться, и семьей заниматься. Она — молодец. Я рад, что могу сейчас ей помогать делать то, что она вынуждена была тянуть одна.

Почему Белосток?

Здесь довольно близко к Беларуси. Польскоязычная среда — ребенок из Беларуси легче адаптируется к польскому языку. Польша — страна, где сейчас довольно много людей из тех, с кем я общаюсь.

«Это просто крик, когда человек в истерике кричит»

Расскажи о сокамерниках.

Первая встреча в таком «постоянном» составе — это была встреча с Павлом Можейко, абсолютно неожиданная. Когда двери камеры раскрываются, вбрасывают в камеру, я еще на эмоциях был, захожу — и уже позитивный стресс, когда видишь, как в камере сидит человек, которого ты хорошо знаешь, с которым на свободе в свое время были дружеские отношения. Мы просидели с ним почти полтора месяца. Меня тогда никто не трогал. Профучет не ставили, отметок не было. Хотя приказывали спать наверху — на «пальму» гоняли как политических, чтобы лучше было видно с видеонаблюдения. А перед тем, как я зашел, из камеры вывели Дениса Ивашина. В камере к нему все обращались как «Евгеньевич».

Павел и я по-белорусски между собой разговаривали. Я держался белорусского языка, пока был собеседник. После труднее стало мовы держаться — перешел на русский. Сокамерники — кто-то и по-белорусски пытался что-то сказать. Были случаи, что люди говорили: «Ай, этот белорусский язык», что им не нравится. Это скорее исключения. По большей части люди не особо не обращали внимание. В СИЗО иногда и интеллигентные люди попадались. Может, тоже самое и на зоне. В СИЗО люди пока не дошли до состояния, когда они в колонии на долгие годы и система над ними поработала и в бесчеловечное состояние преобразовала.

Новостей много было тревожных: новость о смерти Макея встряхнула всех. Все, что происходило в Беларуси, эхом долетало. Что-то приносили разными путями. Полуновости звучали через радиоточку, что-то люди передавали, газеты, которые допускались. Приходилось фильтровать, но оттуда добывали хоть что-то. На всю зиму был смех, когда 12 тракторов или сколько продали на Мадагаскар — как новость и прорыв во внешней торговле. То понимали, что экономика на взлете.

Самая важная встреча для меня — я два раза пересекся с Анджеем Почобутом. Такие встречи в коридоре — перед тем, как нас заводили или выводили из кабинетов, где нас адвокаты встречали или со следователями были разговоры. На свободе мы не были знакомы, но знали друг о друге. Он меня узнал. Анджей держится, он — очень сильная личность, и видно, что ничего его не сломит. Эти испытания психологически его не победят. Единственное, что нужно — пытаться помочь, чтобы здоровья хватало для этих испытаний. Все люди в тюрьмах меняются: худеют, отсутствие света и свежего воздуха — всё это сказывается.

Я также видел Автуховича. Он находился в тюрьме до весны точно. Я с ним где-то в начале весны пересекался в коридорах. Держали его отдельно. Ну и с лицами, которые проходили по этому делу — по крайней мере, слышал. Политических было много. Финальный период пребывания в тюрьме сидел с Ежи Живолевским, которого за агентурную деятельность привлекли [Ежи Живолевский — гражданин Польши, который с 90-х жил в Гродно. Его задержали якобы за шпионаж в марте 2022 года и осудили на четыре года колонии — «Суполка"].

Люди по-разному переносят тюрьму. Есть те, которые очень страдают психологически. < … > И люди ломаются. Они не понимают, за что их так наказывают. Потому что люди поставили лайк — а им прилетают такие последствия, от которых психика не выдерживает. Это в тюрьме на сленге называется «гнать». Когда и человек очень сильно стрессует, видимо, в это время, я по себе сужу, фантазируются какие-то сценарии один страшнее другого.

В случае людей, которые проходили по делу Автуховича, это были просто истерики, которые случались у некоторых лиц. Это просто крик, когда человек в истерике кричит, что вот такие-такие лица фальсифицировали материалы. Люди просто кричали о своей боли. Находиться в это время в том же самом здании, где человек переносит настолько мощные страдания, для меня было мукой дополнительной. В том числе и призывы к силовому сопротивлению звучали. Это скорее люди, которым терять нечего.

А почему такое происходит с ними? Это особенности характера?

Да. Психика у каждого по-разному реагирует на одни и те же самые обстоятельства. Я думаю, спасаются те, кто видит смысл в происходящем. Даже в этих ужасных обстоятельствах люди находят, для чего они здесь. Помогает держатся то, что веришь в те ценности, которые не меняются даже в тюремных обстоятельствах. Личные человеческие качества, помноженные на ценностные базовые установки.

«Тюрьма — место, где видно истинное отношение со стороны государства к гражданину»

Как ты настраивался на отсидку в тюрьме?

Когда почитал все эти материалы, для меня это было безумие какое-та. То, что они выставили в качестве обвинения, звучало настолько фигней, что я не понимал даже, за что меня арестовывают. Потому что перечисленное не являлось ни уголовным преступлением, ни административным правонарушением. Поэтому я просто ждал и думал: «За что они меня привлекли?». В итоге все ограничились экономическими вопросами, а после добросили до кучи вопросы с оскорблением представителя власти, 369 статья.

Что ты понял о системе, пока там находился?

СИЗО — это, с моей точки зрения, такая пытка, где всё, что на стадии предварительного следствия не доделали следователи, докручивается из-за абсолютно негуманного античеловеческого отношения к людям. Система — античеловеческая по своей сути, потому что все, что я там видел — это скотское отношение к людям, уклон мучать. Все, кто находится в тюрьме — это отчасти люди, которые не получили никаких судебных решений и их вина еще не доказана. При этом к ним такие условия пребывания применяются, что для многих это просто пытка, заканчивающаяся гибелью. Там гибнут, умирают люди в СИЗО. И здоровье там теряют многие.

Если дальше смотреть, как они относятся к тем, кто уже наказан судом, отношение абсолютно как месть. Никто не задумывается о настоящем значении наказаний как способа достижения раскаяния у тех, кто совершил какое-то уголовное преступление.

Все, что я понял: тюрьма — место, где видно истинное отношение со стороны государства к гражданину. С моей точки зрения, оно — скотское. Это надо менять.

Странные обстоятельства — с одной стороны, там сделали хорошую баню — душевую. Перед Новым годом сдали в эксплуатацию. Но с Нового года у людей, которые имели с собой любые лекарства, даже не сильнодействующие, а витамины — забрали. Стали выдавать это лекарство только по приходу врача. От этого тревожность у людей возрастала и страх: вовремя ли появится этот врач. А если приступ наступит и мне станет плохо, кто прибежит, откуда принесут мои лекарства? Это касается и бритья — станков и снабжения через магазин. Везде какие-то решения принимаются по ухудшению состояния людей.

Как думаешь, почему вас отпустили?

У любого дела есть срок расследования. По этой статье он был шесть месяцев. Далее им нужно обосновывать такие решения. Следователь мне говорил, что «по вам у нас вопросов не будет, вы можете долго сидеть». Вопрос задач, которые они ставили. Они фактически перетрясли всю жизнь — все отношения, которые были у меня, которые были у других фигурантов дела. Они искали финансирование протестной деятельности. Всплеск любопытства к источникам финансирования породил, возможно, это дело. Выжали все, что хотели. Прикрыли себе пятую точку тем, что каждому, кто был в СИЗО, какое-то дело пришили — все имеют проблему.

Три статьи уголовные мне были выставлены, по одной я получил взыскание, две — закрыты. И один административный протокол за лайк перед тем, как меня закрыли в СИЗО. И после выхода я не посчитаю даже — там по линии налоговой они закорючки находили не те и слали, слали, слали. Может, пять или шесть протоколов повесили на предприятие и меня. Искали разными способами нас финансово наказать. Там еще тяжбы продолжаются. Везде, где мы чувствуем свою правоту, мы на ней настаиваем.

Как здоровье после тюрьмы?

41 год я прожил на свете — у меня был один зуб, который я сломал случайно, вот я его лечил. А после тюрьмы я уже полечил пять! Один умер, и я его зацементировал и жду, когда заняться им. Сходил сдал все анализы первым делом. Посмотрел на состояние здоровья. Вроде бы более-менее нормально. Были проблемы со спиной немного летом, но отчасти привел себя в порядок. В тюрьме питания должного нет. Есть проблемы с поддержанием гигиены. Все эти последствия, стрессы, дефицит чистого воздуха, нормальной активности, питания приводят к таким последствиям.

Мне скорее было тяжело психологически, особенно выйти и быть под угрозой попасть снова в тюрьму. Хоть и на свободе, но с пониманием, что над головой висит уголовка. Кажется, дело решается, и решается без проблем. Но каждый раз читаешь: здесь арестовали, там преследуют, там давят, там люди умирают.

«Шчас атдадзім этат палац прэдпрыяцію-міліонніку»

Поговорим о туризме и культуре. Как ты оцениваешь такое отжимание поместья?

Это безумие властей, которые разрушают то, что могло бы приносить пользу стране. Вредительство такое — «назло маме отморожу уши». То, как разворачиваются сейчас события в Беларуси, вокруг Беларуси, то, что происходит в экономике, политике, мне говорит, что такие объекты не будут привлекательны для инвесторов. Инвестор, который приходит в Беларусь, скорее всего, не направлен на долгосрочные проекты, которые связаны в том числе с поддержанием такой культурной части.

Мы занимали такой сложный сектор туризма, где мы составляли музей историко-культурных ценностей, с реставрацией, с довольно большой вписанностью в кластер. Там и Ружаны рядом, и Слоним, и Гродно, Брест. Мы смотрели комплексно на проблему. Таких крупных инвесторов я не видел. Может быть, я не все знаю. Как говорили ответственные таварышчы: «Мы шчас атдадзім этат палац прэдпрыяцію-міліонніку — і яны всё сделают». Я буду только тогда, когда найдется такой собственник и инвестор.

О чем свидетельствуют задержания экскурсоводов, историков?

Знаю, что очень талантливые экскурсоводы поуезжали даже. Контроль идеологический устанавливается над всем. Многие экскурсоводы — авторы своих собственных маршрутов, собственных туристических программ. Это попытка проникнуть туда, где есть какое-то авторство. В Беларуси есть уникальные специалисты в плане формирования туров. То, что они оказались идеологически враждебны с точки зрения властей — это проблема властей. Лишение Беларуси таких людей-это выбивание из-под ног культурной почвы. Как нам еще воспитывать в обществе патриотизм и любовь к культуре, если нет людей, которые, как мультипликаторы, умножают знания своим индивидуальным трудом? Показывают, как можно любить свою страну, архитектуру Беларуси, выдающихся фигур уважать, какие исторические события, как их воспринимать. На самом деле, это очень большая работа.

Я видел, как давили и до 2022 года, и в 2022, и арестовывали, и хватали. Ну, останутся люди, которые формально выполняют свои зазубренные маршруты, которые никогда не интересовались шире, и книжки белорусские читали только в школе. Ну, это будет горе, ведь туризм неинтересным станет. Уменьшится активность даже туристических групп. Она и сейчас наблюдается: уменьшился выездной туризм, сократились возможности передвижения через границу. При этом я бы не сказал, что музеи стали привлекать огромное количество посетителей. Наоборот, качество и количество выставок, посетителей уменьшилось. Культурная жизнь сократилась. Это неизбежно отразится на всем. Потому что человек-это гармоничное существо. Общество будет обречено к стагнации.

Это же и на репрезентацию страны будет влиять?

У нас не стоит больше нужды создавать бренд Беларуси. Что можно соорудить на этих руинах — нужно будет думать позже, как в нашем регионе закончатся разрушительные процессы, раздутые авторитарными режимами.

Какой ты видишь сферу туризма?

Не имея надлежащего предложения, мы не сможем конкурировать. У россиян есть направления — в Турцию ездить, в кавказские республики, Грузию. Россияне активно усваивают азиатские направления. Внутренний российский туризм также продвигают. В Беларуси нет ничего такого выдающегося, притягательности для россиян. Они ездят сюда, но могли бы с таким же самым удовольствием ездить в Псков, Петербург и видеть там то, что мы предлагаем как европейскость — Несвиж, Мир. Но вокруг этих объектов не создано надлежащей инфраструктуры. Каждый из этих объектов — отдельная локация в черте города, где для туризма мало что приспособлено. И так куда ни глянь.

И Гродно недостаточно адаптирован для приема туризма, хотя заведения питания есть. Но то, что касается проживания — это… Когда еще ко всем событиям поляки приезжали массово в Гродно, они были заманены туда низкими ценами на отдых. У них были свои интересы по шопингу, по закупкам. В сумме Гродно выглядел туристическим городом. Там были белорусские группы, поляки, россияне. Это множество составляло ощущение, что это — туристическая мекка Беларуси. Как только закончились польские туристы, как только начались конфликты, войны и т. д., я был в Гродно и видел, что там уже и людей мало, и что-то позакрывалось, и все больше и больше закрывается. Там позакрывались отели и хостелы.

А самое главное, что люди под события любят ездить, а у нас еще и событий все меньше и меньше: культурных, знаковых, фестивальных. Все эти действия были совершены как коммерческие, так и околокоммерческие. Государство всегда все делает пафосно и глупо. Большинство их мероприятий — формальные и неинтересные.

О главных достижениях за 25 лет работы

Какие у тебя планы на ближайшее время?

Я еще разбираюсь, вливаюсь в такую гармоничную семейную жизнь. Планы — искать работу или открывать свой бизнес. Пока не буду это обсуждать — у меня нет никаких определенностей. Есть идеи, мысли. Все зависит от многих обстоятельств. Не вижу никакой проблемы, как любой мигрант, начинать с того, что наиболее доступно на рынке труда.

Планируешь вернуться в политическую, активистскую жизнь?

Я всегда был политически активным. С моей точки зрения, в эмиграции очень трудно заниматься политикой. Это оторванность от собственного народа, от политического пространства, где есть арена для деятельности. Мне интересна белорусская культура, мне интересно заниматься вопросами нашего наследия. Но я сейчас в Польше, и я скорее буду наблюдать это все издалека. Я хотел бы себе найти интересную работу, но в политику или общественную активность — нет, я пока что не готов.

Есть люди, которые безусловно имеют такой авторитет, который позволяет даже находясь за пределами Беларуси быть очень актуальными для Беларуси. У меня таких амбиций и возможностей нет. Я слежу за событиями, которые разворачиваются вокруг наших представителей в эмиграции. Вижу много умных вещей. Хотя, конечно, как в любых сложных процессах есть то, что меня беспокоит, что мне не нравится. Я рад как «свежий» из Беларуси, что в эмиграции и актуальность мыслей, и вопросы, которые дискутируются, очень активны для нынешней Беларуси.

И ты до сих пор — член БНФ.

Партия, к сожалению, была ликвидирована. Коммуникация внутрипартийная для меня была прекращена во время задержания. После выхода из тюрьмы я читал новости, которые происходили вокруг партии. О ликвидации все изучил. Я просто не хотел бы сейчас говорить те вещи… Много людей еще в Беларуси. Я бы хотел этот вопрос оставить без ответа.

То, что касается поддержания моей партийности, БНФ — это не формальная регистрация, это вопрос ценностного выбора. Это моя идеологическая база, платформа, на которой я вырос и живу.

Ты в активизме 25 лет — можешь назвать три своих наибольших достижения ?

[Я назову] многие проекты по охране наследия, по защите объектов историко-культурного наследия. Для меня это большие достижения. Проект по изучению слонимской синагоги — очень важен для меня. Я считаю, что были все шансы ее сохранения. Мы даже разработали концепцию, которая могла бы быть основой для дальнейшего освоения и реставрации объекта. Для меня это важная вещь. В профессиональном плане — то, как мы прошли этапы проектирования по объектам в Подороске. Для меня это тоже большая вершина. Я очень благодарен людям, которые делали проектирования, всем моим соратникам, всем специалистам, которые нам помогали. Это прекрасная команда, это великолепные, феноменальные люди. Беларусь могла бы гордиться этими специалистами, если бы мы выполнили в камне и в металле эту работу.

Для меня важно и то, как испытание прошла моя семья. Я считаю, это было показателем того, что мы годами вкладывали в наши отношения очень много, и мы близкие духовно и эмоционально люди.