Журналист Hrodna.life Руслан Кулевич летом 2020-го собирался сыграть свадьбу, а к концу года — выпустить третью книгу с воспоминаниями пожилых гродненцев. С ним общались и бездомные, и тогдашний председатель горисполкома, а подписчиков в Instagram было — как сейчас у фудблогерки Леночки Лукашик. Коррективы в жизнь внесли выборы и задержание. Руслан уехал из Беларуси в сентябре 2020 года. Пожил в Латвии, переехал в Польшу и основал здесь проекты MOST и «Мы вернемся». К очередной годовщине эмиграции поговорили с ним о потере аудитории в Гродно, новых книгах с воспоминаниями и силовиках, подписанных на его «экстремистские» соцсети.
Как ты сам себя презентуешь в 2024 году?
Первое, что мне пришло в голову — это медиаменеджер. Но я остаюсь тем же Русланом Кулевичем, который и тексты пишет, и пытается руководить, и что-то новое придумывает. У нас уже три года фирма, но сложно мне в руководстве. Я учусь, в этом году закончил школу медиаменеджеров, и до этого в Латвии в Стокгольмской школе экономики закончил курс по медиаменеджменту.
Хотя многие хвалят MOST. Мы за три года, я считаю, стали одним из главных медиа белорусов в Польше.
Что заставляет тебя так думать?
У нас как таковых конкурентов нет, потому что мы в свое время стали строить проект именно на диаспору. Многие меня критиковали и говорили, что тебе будет сложно найти финансирование. Но я всем говорил, что мы строим свою Беларусь здесь. Мы начинали с проекта для белорусской диаспоры Белостока. Но за 2023 год мы выросли в медиа, где основная аудитория — это Варшава, Вроцлав, Гданьск. Сейчас, если смотреть статистику, у нас основная аудитория находится именно в крупных городах Польши. Белосток на седьмом месте, Гродно — на восьмом.
Мы разделили: сайт у нас больше на диаспору. Видеопроекты наши: 70% - это белорусы.
Мне больно терять белорусскую аудиторию. На выходных мне написали, что очередного человека судили в Гродно за подписку на меня, на мои соцсети.
Пришла информация, что 250 человек по Ленинскому району Гродно судили. И я вижу, как массово люди отписываются от меня и чистят переписку. Ну, это печально, но людей понимаю. Это моя аудитория, над которой я, можно сказать, всю жизнь работал. Когда я уезжал в эмиграцию, в Instagram у меня 16 тысяч было. Сейчас — 9 тысяч.
Были случаи, что люди приезжали в Польшу и говорили: «Руслан, я на тебя злой. Ты не предупредил меня». Я говорю: а как я могу предупредить? Я делал пост и рассказывал, что, ребята, со мной борются в Беларуси, что мои социальные сети признают экстремистской продукцией, и если вы подписываетесь, то у вас будут проблемы. Но люди на свой страх и риск читают и далее. Я знаю, что и некоторые люди из пресс-службы УВД подписаны на меня. Я даже заскринил. Почему их не судят, интересно. Если так борются со мной, значит, я продолжаю как-то влиять на белорусскую аудиторию. Меня читают, меня знают. Я, бывает, встречаю людей из Гродно в магазине или на забеге. Люди подходят, обнимаются. Кто-то говорит, что извини, мы не можем сфотографироваться, потому что сам понимаешь, ездим в Беларусь. И я себя иногда некомфортно чувствую, когда люди из Гродно приезжают, и что-то мы делаем, и все фоткаются, и я не могу с ними сфотографироваться.
Сейчас у меня новая миссия — объединить диаспору и быть голосом белорусской диаспоры в Польше.
Журналистские контакты у тебя остались в Гродно?
Нет, ни с кем. Люди боятся. Бывает, кто-то через кого-то что-то передаст.
В силовых структурах тоже нет?
У меня был один знакомый омоновец, который книги покупал мои. У него номер поменялся на российский. Может, он где-то в России.
Знаю, что у людей спрашивают про меня, интересуются, как работает MOST, где Кулевич взял деньги, как он тут.
Даже домой звонили, <спрашивали> про отца. А отца в живых нет уже 26 лет. Спрашивали, где он, общается ли с Русланом. В 2021 году, когда я только уехал, пришло письмо в офис Hrodna.life. Там написали, чтобы он пришел в Центр занятости, стал на «тунеядство». Я считаю, что это какая-то мистика. Потому что у нас офис находился на Кирова, 3. А мой отец в 90-е тоже жил на Кирова, 3. Конечно, все были удивлены. Как так? Вроде бы структура работает, а у них нет данных.
Бондарева пыталась тоже зацепить моим отцом. Писала в 2021 году, что Кулевич — сын белорусского бандита, которого убили в 1998 году. Но потом принесла извинения — типа, информация неверная.
Я считаю, что мы уже оторваны от Гродно. Хотя мы тут в 70 километрах, и Гродно так близко и так далеко. Самое обидное, что нас выдавливают из города. А на наше место приезжают люди из других регионов, из России. Даже пришла информация, что мне запретили ходить в одежде, которую я купил в Гродно [речь об одном гродненском движении и его айдентике — Hrodna.life].
Еще будешь книжки по краеведению выпускать?
Да, я всем обещал в 2020-м. Собрал, наверное, больше двадцати историй. Мы должны были поставить точку в воспоминаниях 20−30-х годов. Но я выехал в эмиграцию. На одной из конференций я пообещал, что выпущу в январе 2025 года. Книга готова на 70%. Осталось структурировать, дать редактору, заняться версткой и найти издателя. Хотя люди просят, чтобы я первую и вторую книги допечатал. Мы сразу можем три книги выпустить — у меня есть все права. Был интерес с польской стороны, чтобы на польский перевести все книги.
Жена говорит, чтобы я поехал куда-то на неделю и просто выключил интернет и сидел, работал. Но мне приходится и на сайте быть, и везде. Я чувствую, что не хватает дисциплины — убрать лишние проекты и заниматься именно тем, что нужно.
Для меня сейчас главный проект — это сайт. Ну и видеопроекты надо поддерживать. Кто-то недооценивает наш проект «Мы вернемся». Я считаю, что он классный и похожих нет. Мы с 2021 года снимали истории белорусских активистов, но потом переключились на политзаключенных. Мы записали больше 100 историй. По Польше ездим, по Литве. Раньше делали по четыре выпуска в месяц, это было очень сложно, постоянные поиски, работали вдвоем с оператором. Мои связи помогали найти. Имя здесь тоже работает для меня, это имя уже другое — то, которое я здесь заработал. Сейчас мы еще даем по два выпуска в месяц. Есть хорошие просмотры. Последний выпуск набрал 58 тысяч. Бывают, конечно, провальные — 3,5 тысячи.
Кстати, почему название не поменяете? Потому что уже ясно, что в ближайшее время никто не вернется.
Это бренд, и для поисковиков. Каждый выпуск — это новая история человека. У нас был парень, который сидел рядом с Тихановским, парень, который работал в колхозе, лесбиянка в колонии, ребята, которые в гродненской тюрьме сидели. Я всегда мечтал попасть на экскурсию в гродненскую тюрьму. А тут люди рассказывают, я у них постоянно спрашиваю, какие кельи [в гродненской тюрьме раньше был монастырь — Hrodna.life], как выглядит кладка, а видна ли башня костела.
Тебе не кажутся однотипными эти видео?
Нет. Есть много историй однотипных, но мы стараемся вытаскивать что-то новое. Если человек много рассказывает то, что у нас было похожее, мы сокращаем выпуск до 20 минут. Но моя миссия, моя задача — находить простых людей и рассказывать их истории. У нас сразу «топы» не пошли. Когда Дудь приезжал, мне было приятно услышать его мнение. Он говорит: «Вы классно делаете то, что записываете ноунеймов, людей, которых никто не знает».
Как думаешь, сколько еще такому формату можно жить?
Людей запугивают, родственников запугивают, чтобы не давали интервью, потому что канал экстремистский. Людям хочется выговориться. И мы даём возможность выговориться.
Может, где-то кто-то преувеличил что-то. Например, был парень из колонии в Шклове. После интервью пришла информацию, что он работал с администрацией и сливал информацию про других осужденных. Говорят, нельзя с такими делать интервью. Я говорю, ну слушайте, он политзаключенный. Он тоже сидел, тоже имеет право голоса. И с другой стороны, мы никак не могли проверить его историю.
А вы пытаетесь какой-то фактчек делать по их словам?
Да, если есть история на «Вясне» или «Политзек», мы понимаем, что это нормальный политзаключенный. Сейчас мы тесно работаем с организациями политзаключенных. Они уже сами проверяют. Новые политзаключенные приезжают, им говорят, что вот есть программа «Мы вернёмся».
А почему они соглашаются?
Потому что они смотрят интервью: «Вот, с этим я сидел, а этот преувеличил. Хорошо, мне тоже есть что рассказать». У кого-то есть обида на режим и хочется высказаться. Но, как показывает практика, жёстких гонений на режим нет. Люди просто рассказывают, как они выживали в тюрьме. И иной раз мы показываем позитивные моменты. Все смеются, когда рассказывают, как входить в «хату». Но это самый классный момент.
А чья история тебя больше всего впечатлила?
Понравилась история парня, который почти четыре года сидел, был с Тихановским — Глеб Готовко. И вот он вышел. Улыбается, веселый. Говорит, что людей надо прощать. Он верующий. Много книжек прочитал. И мне понравилось, как вот он переосмыслил это всё, и как сейчас живёт. Я слежу за ним в Instagram.
Мне нравилась история парня, который в колхозе работал — Владислав Лагутенко. Я с удовольствием бы записывал таких людей, которые работают в глубинке.
Как ты переживаешь смерти героев?
Больше всего мне жалко Мишу Шавельского. Миша — такой патриот. В Гродно пытался завязать со мной контакт и здесь, в эмиграции. Он хотел войти в медиа. А я боялся. Я тогда только приехал, 2021-й год. И я думал, может, он где заслан или что. Потом он поступил на священника учиться. Поехал воевать. Думаю, он погиб как герой. По моей информации, он полз спасать украинского солдата и его расстреляли из танка.
Еще у нас был тот хлопец политзаключенный — первый погибший. Миша второй. Вася Грудовик, уличный музыкант, он в Варшаве играл в группе True Story, и тоже поехал воевать и погиб.
Мне было приятно, что все брали фотографии скриншота с нашего видео, когда Вася погиб. Что он в майке «Погоня» был. Приятно, что мы успели при жизни записать историю, историю их протеста, историю личности. Если бы не мы, то память про людей просто ушла бы.
Я себе ставлю цель, когда мы вернемся, сделать в Гродно улицу Михаила Шавельского. И шильду в кирхе повестить. Все-таки он и на протестах старался, и студенческие акции организовывал в университете. Он обвинил во всем Китурко и Сенько [Ирина Китурко — ректор ГрГУ им. Янки Купалы, Василий Сенько — проректор по воспитательной части — Hrodna.life]. К нам в офис [в Белостоке] устанавливать интернет пришел родственник этого Сенько. Он говорит: «У меня «родина» [семья по-польски — Hrodna.life] в университете. Я говорю, а вы знаете, чем он занимается? Показал интервью Миши. И они были в шоке. В шоке.
А часто тебе прилетает за интервью от родственников людей или они сами с последствиями интервью встречаются?
Не часто. В Гродно чаще ругались. Здесь мы имеем больше авторитета. Да, люди просят удалить какую-то историю, потому что боятся за родственников. Это, с одной стороны, обидно и неприятно. Потому что мы тут стараемся изо всех сил работать по журналистским стандартам. И чтобы у нас не были анонимные герои. Чтобы мы и фотографии делали. А когда люди ставят палки в колёса…
Был марш в центре Варшавы. И я сделал фоторепортаж в 2021-м году или 2022-м. Много людей вышло на День воли. И в 2023-м году, или 2024-м, пишут: «Удалите фотографии моего сына, меня». Я говорю, слушайте, а почему я должен удалять? Марш был в центре города. Я пришёл как журналист. Вы знали, что там будет много журналистов. Хочешь, чтобы тебя не видели? Не иди на марш или надевай маску. Но мы тем людям пошли навстречу и вроде бы замазали их и поставили фото.
Меня бесит то, что нас там ущемляли и сейчас ущемляют здесь, не дают работать, как надо. Приходится иногда включать смекалку.
И я белорусам говорю — кто-то боится на фотографиях быть, кто-то боится комментарии давать — всё, живите, дайте нам возможность тоже развиваться. Обидно, когда реклама тоже пропадает из-за «экстремистского» статуса, потому что часть бизнеса еще в Беларуси. Как нам развиваться?
Я думал, что мы станем первым белорусском медиа в эмиграции, которое научится самостоятельно зарабатывать. У нас три человека в рекламном отделе работало в 2023 году, и кофемобиль мы сделали, и все делали для того, чтобы показать донорам, что мы учимся зарабатывать сами. Сейчас у нас один человек остался. Надо искать человека в Варшаве. Мы выросли из Белостока, мы здесь все офисы обошли.
Сейчас мы можем закрыть одну-две позиции [сотрудников редакции] за счет рекламы. Я вижу потенциал. Мы нужны польскому клиенту, потому что нас читают белорусы, которые ходят в кафе, рестораны, гостиницы, пользуются услугами. Мы, наверное, топ-1 медиа, у которых польские рекламодатели должны заказывать рекламу, потому что мы работаем именно на диаспору.
Я не могу заниматься и бизнесом, и медиа, и личной жизнью. Компаньон с кофемобилем ездит на фестивали, мы зарабатываем по 200, по 300 евро. Последний раз мы все деньги передали одной семье, где есть политзаключенные.
Я думал, что если из диаспоры каждый даст по доллару за месяц на MOST, нам не нужна будет никакая донорская поддержка. Но, как показала практика, сложно собирать деньги с людей.
У нас за два года существования MOST поменялась команда. Половина людей ушла. Нынешний состав классный. Я очень доволен. Мы нашли классного редактора, который вытянул наш сайт на новый уровень. Нас стали часто цитировать.
Сложно с журналистами. В 2022—2023 годах все пытались открыть свои проекты — была такая возможность, и легко было найти финансирование. Сейчас с этим сложно, и все пытаются работать на несколько изданий. Если бы дали мне возможность стабильного финансирования на 2−3 года, мы бы вошли топ-3 белорусских медиа. Я коллегам говорю: «Наша задача — догнать «Нашу Ниву» [улыбается — Hrodna.life].
Какие еще у вас планы есть по развитию проекта, кроме как догнать «Нашу Ниву»?
Мы еще стали такой жалобной книгой белорусов в Польше. Мы заметили, что белорусы обращаются к нам по разным проблемам. И мы рассказываем эти истории. Плохо, что нас не читает польский жонд [правительство — Hrodna.life] и они не могут оперативно решать эти вопросы. Но нас читают белорусские организации, чиновники типа Павла Латушко [Член Координационного совета по организации процесса преодоления политического кризиса. Руководитель Народного антикризисного управления. Представитель Объединённого переходного кабинета по вопросам транзита власти — Hrodna.life].
Я сторонник того, чтобы журналистика была как приключение. Вот у меня в Гродно было постоянно приключение, потому что я не знал, что будет завтра. И хочется, чтобы здесь так было. Да, планирование — это важно. Но важно предвкушать, что тебе принесет завтрашний день.
Мы много информации находим в чатах, в группах. Много где меня или моих коллег уже заблокировали. Потому что я сторонник того, что если материал вышел, его надо расшарить. Если не расшарил, значит, плохо поработал. Заметил, что не все коллеги шарят материалы. Они или боятся, или им стыдно показать свою работу. Ну, классно же, когда твой материал набрал не 100 просмотров, а 10 тысяч.
Какие планы у нас? Построить MOST. Оставаться главным медиа белорусов в Польше. Научиться больше зарабатывать на рекламе. Настроить Patreon — инструкция есть.
Что для вас важнее? Уникальный контент, авторские тексты, быстрые новости?
85% нашего контента — это уникальный контент. Мы стараемся работать больше по крупным историям. У нас хорошая обратная связь. В Telegram люди откликаются, через Instagram, другие социальные сети. Приходят сюда [в коворкинг в Белостоке — Hrodna.life].
Я своим журналистам говорю, что не надо сидеть у компьютера, хотя там тоже можно найти новости. Нужно иногда выходить в город, даже польский город. Можно найти белоруса. Это может быть уличный музыкант. Это может быть бизнес. Надо пытаться, надо двигаться. И надо делать то, что не делают другие. Я сторонник того, чтобы быть где-то чудаком, сумасшедшим. Но это принесет свои плоды, мне кажется.
По чему ты скучаешь в журналистике?
Комментарии от чиновников — чтобы оперативно можно было позвонить. В Гродно можно было и Гою (бывший председатель горисполкома Мечислав Гой — Hrodna.life) набрать, или в отдел идеологии. Пресс-служба УВД давала нам комментарии. Здесь на нас иногда наезжают, что мы не можем взять комментарии у полиции — есть один хейтер. Мы звоним в полицию. Они говорят: «Мы пока не знаем, звоните туда». «Мы тоже не знаем». Они не отказываются, они просто перенаправляют.
По чем я еще скучаю? Наверное, по оперативным новостям. Если я в любую минуту мог выехать на велосипеде, если что-то происходит, то здесь я…
Ну, это меня не интересует. Да, белорусы живут, к примеру, в Белостоке или в Варшаве, и об этом нужно писать. Но нет такого азарта, как это было в Гродно. Если ты знаешь, что там сносят дом, ты должен за минуту доехать и сделать фотографии. Это и архив будет, и свежие комментарии. Здесь этого не сделаешь, хотя читатели высылают пожары и аварии.
Часто катаешься на велике здесь?
Каждый день. Еду на работу по пять минут. Это тот же велик, который я купил в 2020 году в Гродно — б/ушный. Велик — это классно, но больше бег предпочитаю.
Что тебе дает спорт?
Разгрузку, наверное, в первую очередь. И… Здесь нет друзей. Мы все оказались в эмиграции. Бег нас объединил. Мы стали забывать о своих проблемах. Это такая традиция: ты побегал, выпил с ребятами из бегового клуба чай. И чувствуешь себя комфортно. И эти ребята, которые в беговом клубе — они стали какой-то семьей. С кем-то ты ходишь в книжный клуб, с кем-то ходишь в баню, с кем-то идешь на день рождения.
Я считаю, что бег — это неотъемлемая часть моей жизни. В этом году я начал с тренером работать. Взял специально польку. Она — действующая спортсменка, одна из лучших бегуний Белостока. Мне не хватает обратной связи. Но надо отдать должное, за год я повысил свой уровень. И каждый официальный забег у меня рекорд.
Спорт — это жизнь. Он дает возможность путешествовать, узнать Польшу. Нам не хватает общения с поляками. А благодаря забегам ты можешь познакомиться с поляками, с другими беговыми клубами.
Как на вас реагируют поляки на забегах?
Классно. Классно, что мы уже представляем какое-то сообщество, какую-то силу. Все знают, что это идет наш клуб TEA.M RUN. Они общаются, здороваются.
Нет негативной реакции?
Нет, ни разу я не слышал вообще. Я думаю, бег объединяет всех, наоборот.
А в принципе? Не среди бегунов?
Были негативные случаи, наверное, один раз или два. Мне лично не говорили «спердаляй» [польское «spierdalaj» — вали отсюда — Hrodna.life]. Говорили моим знакомым. Один раз во время бега я заступился за подругу. Я говорю: «Как ты можешь такое говорить? Мы приехали сюда не по своему желанию». А второй раз мы возле бара Beer4you [бар, где владельцы и большинство клиентов — белорусы — Hrodna.life] стояли, здоровый хлопец сказал: «Спердаляй в Украину». <…> Я говорю — у меня 10 человек на тот момент работало: «Мы платим налоги, улучшаем город, а ты что делаешь?» Потом я вспомнил свои польские корни, я говорю, что вообще-то чистый поляк из Гродно. Казалось бы, он мог меня вырубить, но мы пожали руки в конце. Таким полякам иной раз нужно объяснять, почему белорусы здесь находятся.
Как так быстро белорусы начали болеть за местную футбольную команду «Ягеллония»? Почему люди себя уже с ней соотносят?
Если брать нас, гродненцев, то у «Немана» и у «Ягеллонии» были дружеские отношения. Это еще с довоенного периода, когда Польша была, и гродненские и белостоцкие команды играли между собой. Наши болельщики в эмиграции помнят это и ходят поддерживать «Ягеллонию».
Еще люди ходят, потому что — атмосфера. У нас не было на стадионе такой атмосферы, как здесь, в Белостоке. Здесь тысяч 15 постоянно ходят на стадион, и все «на цветах», это патриотизм. Я думаю, нашим людям хочется быть частью этой всей атмосферы, и они покупают шарфики. Я знаю многих белорусов, которые живут здесь 2−3 года и постоянно ходят на матчи, за «Ягеллонию» болеют.
Почему у них так, а у нас по-другому? Здесь болеть за свою команду — это тоже патриотизм. Мы можем увидеть в городе большое количество граффити, связанных с «Ягеллонией». У нас сразу на корню все это рубится, а здесь так воспитывают: ты с детства должен болеть за свою команду, твои цвета — желто-красные. Это твой клуб, и ты должен биться за него. У нас, к сожалению, в Гродно такого нет. Когда я вернусь в Гродно, я бы хотел работать на стадионе в маркетинговом отделе и привлекать людей на футбол, переняв опыт у «Ягеллонии».
Тут тоже есть хулиганы, которые дерутся. Но городу удалось настроить диалог с ними. Фанаты, к примеру, собрали деньги и поставили памятник возле стадиона основателям клуба.
Такая же ситуация и в Варшаве — все болеют за «Легию», или в Кракове, или во Вроцлаве.
Как вам с Таней удалось построить крепкую семью, что вы выдержали эмиграцию? В чем секрет?
Мы любим друг друга, все классно. В последнее время я злой. Мне не нравится, когда идет не по моему плану. И у Тани то же самое. Может, нас тоже бег объединил. Таня хочет больше путешествовать. Больше ездить по разным концертам. Я лучше буду собирать деньги на что-то. А она говорит, надо жить здесь сейчас и так далее. Ну, работаем, обговариваем какие-то моменты. Говорим о будущем.
Что ты чувствуешь после четырех лет эмиграции? Как тебе они дались?
Честно — легко. Я отпустил Гродно еще в 2021 году. Мой друг Кароль Калвейт — ему было тогда 91 или 92 года — мне позвонил и сказал:
«Руслан, ты оказался в такой же ситуации, что и я после Второй мировой войны. Я в молодом возрасте убегал из Гродно и думал, что тоже вернусь. Но моя эмиграция продлилась до 1995 года. Я в 1995 году только впервые поехал в Гродно посмотреть свой дом, костел, где я служил».
И он говорит: отпусти Гродно, строй свою жизнь в эмиграции. Стройте семью, дом, квартиру. И придет время — вы вернетесь. Но не допустите наших ошибок. Вот эти слова Калвейта запали мне в душу. И я отпустил тогда Гродно. И мне легче стало. Кароль уже умер, но его слова запомнились мне.
И я считаю, что это было правильное решение. Потому что нам нужно было что-то делать. Мы понимали, что мы не вернемся.
Назови 3−5 главных событий, главных достижений за это время?
Мы купили машину. Таня отучилась на права. Я сдал польский на В1.
Мы каждый год пишем планы и вешаем на холодильник. И потом перед курантами друг с другом обсуждаем, что выполнили, что не выполнили. В этом году писал «стабилизировать ситуацию в MOST». Мы показали лучшие показатели за все время сайта. «Сохранить видеопроекты» — мы все это сохранили. Спортивные результаты улучшить — это я тоже улучшил. «Сдать польский на B1 и получить польский паспорт» писал.
Предки мне дали корни [польские корни упрощают легализацию в Польше — Hrodna.life]. И я считаю, что нужно пользоваться этим шансом. Если бы у меня не было карты поляка в 2021 году, возможно, не было бы и MOST. Карта поляка дала мне возможность быстро получить «сталы побыт» [постоянный вид на жительство в Польше — Hrodna.life] и открыть фирму. Сейчас мы подходим к моменту, когда у меня есть возможность получить польское гражданство. Думаю получать польский паспорт. Если у нас родится ребенок, у него должно быть гражданство. У нас белорусские паспорта заканчиваются. Нам нужно думать про будущее.
В начале года я связался с нумерологом. Она сказала: «В этом году у вас будет зов предков». Мы сдали ДНК-тест. И на меня вышла девушка, которая родилась в Норвегии и сейчас живет в Польше. И говорит: «У нас совпало с вами ДНК». Оказалось, она моя родственница. Ее прапрадедушка — родной брат моей прапрабабушки. Потом ее сестра, тетя позвонили из разных городов Польши. Я начал больше узнавать про свою семью. Они называли себя поляками, которые жили на Гродненщине, но после Второй мировой войны репатриировались в Польшу.
А ты себя кем чувствуешь?
Я себя чувствую… Я себя чувствую, наверное… Белорусом с польскими корнями.
А как ты чувствуешь польские корни?
Я считаю, что в нашей ситуации мы должны этим пользоваться. Потому что мы не по своей воле оказались в эмиграции. Это дает нам возможность быстрее легализоваться. Я вижу, как люди мучаются с международной защитой. Или каждые три года продлевают ВНЖ.
Я недавно думал, что получу польский паспорт — пойти, может, поработать пожарным в вечернее время? Я бы, может быть, военным пошел бы работать. Или в полицию. Но это уже, наверное, поздно.
Как ты понял, что для тебя Белосток, Польша стали домом?
Я ехал с какого-то мероприятия, со съемок. Говорю: «Всё, едем домой». И мы приезжаем в Белосток. И ты понимаешь, что уже улицы знакомые. И домой заходишь, тебя собака встречает, Таня встречает.
Конечно, важно иметь свое гнездышко. Не просто съемные квартиры.
Почему вы купили квартиру в Белостоке?
Мы взяли кредит на жилье. Успели под 2%. Так получилось, что все знакомые начали брать кредиты. Мы тоже живем четыре года здесь. Я понял, что пришло наше время. Это первый в нашей жизни кредит. И это, наверное, такой очередной шаг в построении семьи. Потом можно будет думать о детях. Конечно, это всё затратно.
Ну, как ты думаешь, помнят ли тебя читатели в Гродно? Люди в Гродно?
Я думаю, помнят. Я полгода назад зашел в «Biedronka» [сеть магазинов в Польше — Hrodna.life] в нашем районе. И женщина подошла: «Можно вас обнять?» И у нее слезы потекли. Она говорит: «Мы вас помним, мы вас читаем. Берегите себя».
Мне стало приятно, когда ко мне подошла девушка в Белостоке. И сказала: «Руслан, я хотела тебе помочь с реабилитацией в 2020 году. Но ты мне не отвечал на сообщения. Знай, что я писала тебе». Я знаю, что есть люди, которые хотели бы со мной встретиться, но боятся.
Ты хорошо помнишь Гродно? Названия улиц, маршруты.
Названия улиц уже забываю, а маршруты помню. Думаю, спокойно бы сейчас разобрался. На самом деле, четыре года пролетели так быстро, что пипец.
Я переживаю то, что забываю старые названия этих улиц. Раньше знал, где кто жил. Потому что я рассказывал историю людей через их дом, или дома — через историю людей.
Сейчас у меня другая миссия. Вот я недавно в деревню ездил на полумарафон — в Сейны. Я хотел бы поработать журналистом в городке, где все друг друга знают. Но Гродно я отпускать не хочу.
Но видишь ли ты себя еще в Гродно? Хочешь ли ты вернуться туда?
Я сейчас строю MOST. Строю бизнес так, чтобы в будущем мы могли зарабатывать. Когда откроют границу, начнется приграничный бизнес, разные поездки — как туристические, так и шоп-туры. Нужен будет ресурс, который будет всё это популяризировать. И я считаю, что мы в свое время выстрелим и начнем зарабатывать хорошие деньги. Потому что Гродно и Белосток много чего объединяет. И я считаю, что MOST тоже играет ключевую роль в истории двух этих мест.
