Рабочие оказались зажатыми на белорусских предприятиях из-за разрушения независимых профсоюзов и введения краткосрочных контрактов. Сейчас один рабочий ничего не сможет сделать, считает правозащитник и профсоюзный юрист Леонид Судаленко. Поговорили с ним о нехватке рабочих в Беларуси, стереотипах и идеальной стране для жизни рабочих.
Леонид Леонидович Судаленко — председатель Гомельского отделения правозащитного центра «Весна», правозащитник с 20-летним стажем, юрист, профсоюзный деятель. В свое время до армии семь месяцев отработал рабочим-шлифовщиком на деревообрабатывающем комбинате. Отбыл три года колонии за якобы организацию действий, грубо нарушающих общественный порядок. После этого эмигрировал из Беларуси. До задержания в 2021 году работал правовым инспектором профсоюза РЭП.
60% вакансий в Гродненской области — вакансии рабочих. Почему так?
Мы видим сейчас большую экономическую эмиграцию из Беларуси. Люди едут за более высокими зарплатами. Раньше ехали в Россию. Сейчас в связи с событиями, которые там происходят, наверное, едут в страны Евросоюза.
Я вижу [причины] именно в недовольстве теми условиями труда, которые предлагает белорусский наниматель. Что он может предложить, если независимые профсоюзы уничтожены, особенно после событий 2020 года? Те профсоюзы, которые существуют, — это фактически отделения администрации Лукашенко на этих заводах. Кроме этих государственных профсоюзов, еще идеологов там поввводили — заместителей этих директоров, руководителей предприятия по идеологии.
То есть люди очень зажаты, и не каждый может согласиться работать в таких сжатых условиях. Кроме того, мы знаем, что в последнее время силовики, ГУБОПиКи практикуют такие рейды по предприятиям, где простых работников кладут лицом в асфальт, задерживают как особо опасных преступников и проверяют их социальные сети в мобильных телефонах. Все это создает атмосферу страха. Если учесть, что зарплаты не очень хорошие, у человека не остается выбора. Особенно у людей более молодых, которые более легки на подъем, для которых не проблема через интернет найти себе нанимателя в той же Польше или Литве. Сегодня даже в Германии не проблема найти работу.
Для меня в возрасте под 60 лет эмиграция была трудным решением. А люди до 45, молодые люди, женщины, мужчины, семьи до 45 — они очень легкие на подъем.
Хорошо ли в Беларуси оплачивается физический труд?
Есть очень хорошие зарплаты. Но эти рабочие профессии должны быть уникальными. Или быть, например, сварщиком завода имени Козлова в Минске, чтобы получать 3 или 4 тысячи [речь идет о высказываниях о работе Романа Протасевича — Hrodna.life]. Он не уточнил, это евро или белорусские рубли. Но не каждому так везет, чтобы получать такие хорошие зарплаты. Просто сварщики сейчас в Гомельском регионе: 1,5 тысячи — потолок.
Когда говоришь про рабочего, сразу вырисовывается образ подвыпившего мужичка с сигареткой — но возможно, только у меня. Насколько этот образ соответствует действительности?
Простые рабочие в 16.00 заканчивают первую смену, бегут к ближайшему магазину, покупают там дешевое вино — Гомельский винный завод или Гродненский винный завод, какое-то яблочко у бабушки прихватывают возле магазина, ну и распивают эту бутылку 0,7 на двоих, а может, и каждый по бутылке распивают, и идет домой поесть, ложится спать, и так с понедельника по субботу — я знаю много людей, которые ведут такой образ жизни, особенно те люди, которым уже за 50 далеко.
Но если говорить о молодом возрасте, я знаю много людей, которые путешествуют, строят жилье, занимаются спортом, стараются накопить за год, чтобы семью свозить на отдых, желательно в какую-то зарубежную страну к морю.
Чтобы очерчить портрет простого белорусского работяги, например, на метизном заводе в Речице Гомельского региона, где гвозди делают, — я бы не рисовал его как алкаша.
Какая карьера может быть у рабочего? Какой профессиональный рост?
Если образование техническое, ПТУ человек закончил, стал хорошим токарем, шлифовщиком — если человек будет стараться, не будет злоупотреблять алкоголем, не будет нарушать трудовую, исполнительную дисциплину, начальство будет ценить хорошего специалиста. Безусловно, он и разряды скоро лучшие получит, и надбавки разные к нему потянутся. Начальник цеха всегда будет за него заступаться.
Вот это карьера у простого рабочего. Расти дальше — надо же образование. Можно идти в начальники цеха, заводоуправление. Во время Советского Союза очень часто люди начинали с обычного слесаря и заканчивали заочные, как правило, технические университеты, институты, и дорастали до начальников цехов, до руководителей предприятий.
Насколько «советское» присутствует в этой сфере?
То, что происходит в последние времена в Беларуси, — безусловно, Лукашенко выбирает советский стиль управления рабочим классом. Для этого он ввел контрактную систему, когда срочные трудовые контракты заключают на год — а могут до пяти заключать. Заключают на год и смотрят, как рабочий себя ведет. И можешь в один момент получить предупреждение, что завтра с тобой не продолжат рабочие отношения. И у тебя кредит, у тебя семья, у тебя дети учатся, нужно платить за учебы, и другие затраты. А ты просто теряешь все это. Я сам в свое время стал жертвой вот этой контрактной системы найма на работу, когда в 2006 году возглавлял юридическую службу в Гомельском управлении Белтрансгаза, сегодняшнего Газпрома. Тогда я с Милинкевичем [Александр Милинкевич, тогда — кандидат в президенты — Hrodna.life] познакомился и он предложил мне доверенным лицом стать у него по Гомельскому региону.
Краткосрочная контрактная система является элементом сдерживания рабочего класса от «необдуманных» поступков. Недаром Лукашенко позакрывал, поразгонял все независимые профсоюзы. А те профсоюзы, которые есть, они под контролем Лукашенко. Вы представляете ситуацию, когда лидер Федерации профсоюзов Беларуси [речь о Михаиле Орде — Hrodna.life] является руководителем инициативной группы по выдвижению Лукашенко президентом на очередные выборы. Он же и подписи собирал на предприятиях. Лукашенко же не собирает 100 тысяч подписей путем обхода квартир.
Как это делается на трудовых коллективах? Завтра приказывают всем прийти с паспортами. Есть кабинет профсоюзного деятеля. Туда всех рабочих сгоняют и берут эти подписи. Кто отказывается, ставят «птичку». И считай, что контракт с тобой по окончании не будет продлен. И никто не стесняется об этом в глаза говорить. Я видел это своими глазами.
Откуда она возьмется, эта политическая активность белорусского [рабочего] класса, если нет профсоюзов, которые бы его подняли? Мы помним те забастовки метрополитена, например, в 96-м году. Тогда еще Лукашенко был слаб, не было государственной идеологии. Но ведь и тогда он гастарбайтеров из России привез и забастовки метрополитеновские ничем не закончились. После 96-го года ни одной забастовки ни на одном предприятии не было. Только в 20-м что-то пытались в связи с фальсификацией выборов. Но всё это силовым методом разогнали, лидеров независимых профсоюзов побросали в тюрьмы, всех распустили.
И что простой рабочий, назовем его Иванов, может сделать один? Как только он начнет интересоваться политикой или организовывать сообщества, это сразу станет известно, и с ним попрощаются путем непродления краткосрочного контракта. Нет возможности в сегодняшних условиях заявлять о своих правах, объединяться в независимые профсоюзы, которые бы отстаивали их трудовые, социальные, экономические интересы.
Мы видим, как это происходит, например, в Европе. Тот же авиаперевозчик Lufthansa обычно бастует, начиная от пилотов и заканчивая стюардессами и техническим персоналом. Они требуют повышения зарплаты на 0,01% и лучших условий труда. По три дня простаивают аэропорты, теряют большие деньги в миллионах евро. Тем не менее ведутся переговоры и в конце концов наниматели идут навстречу требованиям рабочих. Это и есть та демократия, в которой живут все страны Евросоюза. В Беларуси это все мертво. Тот профсоюз, который остался в Беларуси — выходец из ВЦСПС советского (Всесоюзный Центральный совет профессиональных союзов — Hrodna.life). Это обслуживание интересов нанимателя.
Птицефабрика под Гомелем есть, женщина на станке руку себе травмировала, несколько пальцев отрезала. Я взялся в суде отстаивать ее права. А защищать интересы нанимателя приехал юрист из Гомельского областного представительства официальных профсоюзов. Что дальше можно говорить? Очень много я вижу таких смешных случаях, когда официальный профсоюз становился на сторону нанимателя.
Вся эта картинка отражает положение рабочего класса на всех предприятий, независимо от формы собственности.
Как с техникой безопасности на предприятии?
На каждом предприятии есть профсоюзные технические инспекторы, которые должны наблюдать за этим, заставлять нанимателей обеспечивать работников индивидуальными средствами защиты. Это в первую очередь рабочие перчатки, респираторы, очки для защиты глаз, спецодежда и прочее.
Когда мы говорим о стройке, когда на открытом воздухе работают, в зимнее время нужно обеспечивать [рабочих] горячим чаем, помещениями для согрева. Но на практике это обычно не выполняется. Тема производственного травматизма очень-очень-очень распространена.
Я защищал рабочего Гомельского химзавода Александра Климова, который полез открывать цистерны, пошатнулся и упал с высоты 4 метра. У него был разрыв лонного сочленения, он с палочкой будет ходить, получил инвалидность. Наниматель не хотел признавать это производственной травмой. Три года наш профсоюз провел в судах, чтобы доказать, что это была производственная травма, — трудно было с медиками бороться. Дошло до чего — он сознание потерял, только «скорая» его привезла в больницу, лежит в постели. Приезжает главный инженер и протягивает ему бумагу подписать, что он не выполнил технику безопасности. Если ЧП случаются на предприятиях, обещают различные плюшки. Но потом работник их лишается.
А почему сам рабочий не скажет, что без инструктажа — не пойду, без мер безопасности не буду работать?
Как только рабочий скажет «без инструктажа не пойду», значит, он по окончании контракта потеряет эту работу. Я знаю очень много таких кейсов, когда не продолжали трудовые отношения именно потому, что рабочие требовали соблюдать их рабочие права и улучшить условия.
Любые вопросы социально-экономического характера между нанимателем и работником, — это отношения не с директором. Как правило, это начальники цехов, мастера. И ему открытым текстом говорят: «Будешь качать права — пойдешь на улицу».
Опять же, после 20-го года ввели в кодексы характеристики с предыдущего места работы. И если работнику не продлевают контракт, ему найти место, особенно в маленьких городах, где друг друга знают, очень сложно.
В каком состоянии находится профсоюзное движение сейчас?
Отдельные активисты, если есть, забились под плинтус и ждут перемен. Сегодня же все люди включили такую внутреннюю самоцензуру. Они боятся даже в курилках что-то такое политическое затрагивать.
В эмиграции есть профсоюз «Солидарность» в Германии. Там работают люди, которые уехали в том числе с гродненских предприятий. Есть эти люди, поддерживаем с ними отношения, встречаемся на различных семинарах. Но сложно работать. Например, мы запустили чат-бот для белорусов. Я как правовой инспектор давал консультации. И сразу же власть это увидела и признала и чат-бот, и всю эту организацию экстремистским формированием. Люди из Беларуси, как только напишут в этот бот, сразу становятся экстремистами. Другое содействие экстремистской деятельности — до пяти лет тюрьмы.
Но организации есть — в Германии, в Польше. То есть те люди, которые хотят защищать через суд свои права или вступить в письменную коммуникацию с нанимателем, могут получить помощь. Это правовые и юридические консультации, подготовка процессуальных документов в суд. Человеку останется только заклеить это в конверт и отправить по адресу. Любого рода помощь, кроме представительства в белорусском суде, они могут получить.
До 20-го года в Беларуси был Конгресс демократических профсоюзов. Этот же конгресс в эмиграции существует. Безусловно, они белорусскую повестку продвигают, представляют Беларусь в том числе на международном уровне.
Организации общаются с рабочими, собирают информацию об их проблемах, состоянии?
Да. Конечно же, в первую очередь мы заботимся о том, чтобы человек был в безопасности в Беларуси. Безусловно, это ВПНы, различные программы, который позволяют шифровать. Можно, находясь в Беларуси, безопасно вести коммуникацию с людьми, находящимися в странах Евросоюза.
Это адвокация в том числе — в первую очередь в Международной организации труда, которая находится в Женеве. Есть большая международная солидарность профсоюзная, партнерскими организациями налажены отношения. Различные встречи происходят, участие в различных международных конференциях, на которых поднимается тема дискриминации трудящихся в Беларуси.
Можете просто пояснить, чем рабочему полезна международная адвокация?
Безусловно, от того, что я, Леонид Судаленко, или работник независимого профсоюза полетим в Женеву, завтра в его табельном листе не появится лишний рубль. Но когда мы говорим, что мы работаем для новой Беларуси, — как раз наша работа и заключается в том. Добиваемся в Беларуси перемен. Мы уверены, что при этой власти уже перемены невозможны. Поэтому после смены власти в Беларуси все эти вопросы вернутся как раз таки уже с международной повесткой внутри страны. Нужно будет независимое профессиональное движение выстраивать, которое не на словах, а на деле отстаивать права каждого рабочего, каждого человека наемного труда. Это такая долгосрочная перспектива.
Как выглядела ваша работа до 2020 года?
Это была работа каждый день. Мне начисляли зарплату официальную. Официально в моей книжной стоит запись «Принят на работу в Профсоюз работников радиоэлектронной промышленности в качестве правового инспектора труда». У меня была доверенность на представление интересов профсоюза, они каждый год продлевались. Был сайт профсоюза, социальные сети. До 2020 года иногда в наш профсоюз и очереди стояли. Наш профсоюз знали по всей стране.
Мы публиковали все эти факты [судебные заседания — Hrodna.life], и к нам очень активно шли люди, потому что доверяли, потому, что был хороший имидж у профсоюза, который не на словах, а на деле защищает людей. Мы очень активно пользовались социальными сетями.
Мой рабочий день такой и был: если я не в суде, значит, я в офисе, принимаю работников, назначаю встречи, люди приходит, рассказывают свои проблемы, дальше мы выстраиваем правовую аргументацию. Нужно ли идти в суд, или в досудебный порядок вступить.
Я отчитывался за какой-то год. В Гомельском областном объединении профсоюзов 14 правовых инспекторов. Они подводили итоги и говорили, какую сумму они вернули в пользу рабочих за год. А я в независимом профсоюзе один в области вернул больше, чем 14 правовых инспекторов из официального профсоюза. В месяц у меня было не менее пяти судебных заседаний.
В 2020-м году был пик работы независимых профсоюзов?
Ну да, в 20-м году очень много было работы, в нашем профсоюзе очереди стояли. А потом меня арестовали и бросили в тюрьму. Я же не ходил на протесты. Просто пришли в офис за мою работу.
Действительно ли собирались какие-то диверсии на предприятиях устраивать или это мифы?
Я думаю, что это пропаганда белорусская так подносит, что «мы защитили». Пропаганда же знает, что они применили силу и власть фактически совершала уголовные преступления в отношении людей. Вот власть и выдвигает версии, что хотели подорвать, хотели заминировать. Но это все выдумки. Я не знаю ни одного человека из рабочего класса, который бы там, например, советовался со мной, как причинить вред на производстве.
Согласны ли вы с тем, что через какое-то время вы начали терять свою силу?
В 21-м я уже сидел. Я сидел в тюрьме без права переписки и в информационной блокаде. Я уже, как только вышел из тюрьмы, узнал о том, что сидят все остальные профсоюзные лидеры, о том, что все профсоюзы независимые в судебном порядке ликвидированы как юридическое лицо. Выпал я на три года из жизни. Кстати, моя трудовая книжка так и осталась в Минске в офисе, в каких-то материалах у следователей лежит. И мне теперь нужно будет пенсию оформлять — а трудовая книжка в материалах уголовного дела [улыбается — Hrodna.life].
Все же, как оценивать людей, которые кричали «Уходи», а после снова шли работать на тот же завод? Это недоработка профсоюза или люди такие?
Недоработка профсоюза в каком смысле? Что не защищали людей?
Может быть, мало просвещали.
Безусловно, чтобы все предприятия стали в Беларуси во время августовских событий, возможно, история Беларуси сложилась бы иначе. Но на тот момент, хотя наши профсоюзы независимы были, но, безусловно, мы не могли поднять весь трудовой народ. Например, на «Гомсельмаше» работает 15 тысяч человек. Мы же не имели доступа в «Гомсельмаш» на предприятие. Нас там не было. Отдельные люди обращались к нам — мы им помогали.
Была попытка организовать на «Гомсельмаше» протесты, забастовки, забастовку. Но большинство думало о чарке, шкварке, иномарке. Он думал о том, будет ли у него лежать колбаса в холодильнике и все остальное. К сожалению, это так, и это не белорусская проблема, это проблема всего мира.
Чтобы человек не боялся, нужны как раз независимые профсоюзы. Не боятся бастовать стюардессы Lufthansa. Ведь они чувствуют защиты профсоюзов. Как только стюардессу уволят, 10 дней не полетят самолеты и профсоюзы будут бастовать до последнего рабочего. И зная такую сильную позицию, что профсоюзы ведут борьбу за каждого рабочего, они и бастуют и побеждают.
А в Беларуси этого не было. Каждый сам по себе. Не были объединены работники «Гомсельмаша». Разве они объединены в этом официальном профсоюзе? Который как раз и проводил в цехах летучки: «Не ходите, не бастуйте, иначе и контракты не продлим, и премиальные не дам, и квартальные не дам». Вот такими угрозами они и удерживали в 2020 году людей от того, чтобы они не устраивали забастовки, чтобы они работали, и не лезли в политику. Опять же, чтобы людей поднимать, нужны независимые профсоюзы.
Но в октябре 20-го еще же не было уголовок и были профсоюзы независимые. Все-таки, кто должен был с людьми работать?
Наш профсоюз по всей стране насчитывал 700 человек. Этот люди из разных предприятий. Люди обращались, я их защищал. В нашем профсоюзе не было 15 тысяч трудового народа на «Гомсельмаше». Если бы даже полторы тысячи «гомсельмашевцев» были в нашем профсоюзе, я бы их поднял. Я бы лично их поднял. Они последовали бы за мной. Но меня никто на «Гомсельмаше» не знает, поэтому я не мог сказать этим людям: «Давайте выходить бастовать».
Вот в этом проблема — что нас мало, по два-три человека на каждом предприятии, которые погоды не сделает. Поэтому если говорить об эффективности нашей защиты людей — да, она была 100%. Успешных кейсов очень много у нас было. Но поднять тот или иной завод, трудовой коллектив, конечно, таких возможностей и у нас, и у всех остальных независимых профсоюзов не было. И ни в 20-м, ни в 10-м, ни в каком году.
Где лучше всего быть рабочим? В какой стране?
Мне в этом смысле Швеция нравится, шведская система — и профсоюзная, и государственная. И гарантии от государства нравятся. Хотя, наверное, есть страны, где более высокие зарплаты, чем в Швеции. В Швеции высокие налоги, но тем не менее, и хорошие социальные гарантия государство представляет. Есть государства, где меньше налогов, но меньше социальных гарантий. Мы знаем, что в Германии хорошая экономика и уровень жизни достаточно высок. А если брать северные страны, в Норвегии еще выше, чем в Германии, зарплата.
Если бы я был молодым человек и передо мной была бы открыта всю жизнь, я бы наверняка выбрал Швецию, а там уже смотрел бы. Это устойчивая демократия, где нет резких движений вперед или назад. Если ты имеешь работу, государство о тебе позаботится и потребности твои и твоей семьи будут удовлетворены. За тебя наниматель будет платить страховку и качественная современная медицина для тебя тоже будет бесплатной.
