— Легок на помине! — это первые слова, которые услышал Сергей Спариш, когда накануне депортации встретил в камере СИЗО КГБ Николая Статкевича.
— Живой! — только и смог ответить Сергей. Он не видел Статкевича с 2020-го года.
Спариш и Статкевич были в группе освобожденных из тюрьмы и подготовленных к депортации 52 заключённых. Их привезли на литовско-белорусскую границу, но пересек ее 51 человек. Николай Статкевич остался в Беларуси. Для Hrodna.life Сергей Спариш рассказал о разговоре с политиком.
«Как там дядя Коля?»
«Его три года не было вообще», — говорит Сергей. — Не было ни переписки, ни звонков. Я, если честно, опасался, если о нём ничего не говорят — значит, возможно, его уже нет. Тут смотрю — живой. Такая радость была. Я каждый раз, когда звонил на волю, спрашивал: как там дядя Коля? Мне говорили — неизвестно".
Для Сергея встреча со Статкевичем стала настоящим облегчением:
«Он мне показался относительно здоровым, хотя проблем со здоровьем у него очень много. У него аритмия. Ему нужно принимать лекарства».
Там же, в СИЗО, Николай рассказал и о совсем личном, чего Сергей никак не ожидал услышать: «Сергей Сергеевич, я знаю, что вы относитесь к этому скептически, но в моём личном списке к Богородице вы всегда были на первом месте». Для Сергея это было неожиданно и приятно.
Николай сразу дал понять, что покидать Беларусь он не собирается. Спросил о планах Сергея на этот счет:
«Я говорю, что я, наверное, склонен уехать. Он ответил: „Добра, нужны люди и там“».
11 сентября 2025 года 52 политзаключённых из Беларуси привезли к литовской границе. Но Николай Статкевич, лидер «Народнай грамады», сделал шаг, которого никто не ожидал: развернулся и остался в Беларуси. Позже стало известно, что его, вероятно, вернули в колонию.
Освобождение от Родины
Сергей называет своё освобождение спецоперацией: «Я уже знал, что скорее всего нас отпустят. Доходила информация, что сняли часть санкций».
Но сначала вместо свободы 9 сентября в могилёвскую колонию № 1 нагрянула проверка: «Начинается дикий шухер, все боятся: сейчас будут проверять тумбочки. У меня забрали сумки».
На следующий день Сергея повели туда, откуда заключённые отправляются на этап или освобождаются.
«Нас передали КГБшникам, надели на голову повязки и сказали, чтобы мы держали голову вниз. Так с закрытыми глазами и опущенными лицами мы доехали до Минска».
Начало «освобождения», по словам Спариша, больше напоминало сцену похищения, чем путь к свободе.
«Не бывает бесплатной свободы»
Вспоминая о встрече, Сергей пересказывает слова Статкевича о том, что белорусы уже сформировались как нация. «Когда человек готов выйти на митинги и пострадать, хотя бы посидеть 15 суток — с этого уже начинается какое-то гражданское мужество в Беларуси. Не бывает бесплатной свободы и не бывает бесплатной национальной независимости. Если есть люди, готовые пожертвовать жизнью — тогда нация будет жить».
По словам Сергея, Статкевич говорил это и о себе. Что сам готов жертвовать здоровьем и, возможно, жизнью ради освобождения Беларуси.
Сначала «фас», потом «фу» — как прошло последнее утро в СИЗО КГБ
Ночь перед освобождением прошла тихо, но утро началось с команды: «Так на*, все встали на** на линию на**, слушать будете гимн на**». С матами после каждого слова.
«Несколько человек встали. Николай Статкевич лежал на кровати. Ему стало нехорошо, но я думаю, он, даже если бы ему хорошо было, он принципиально бы не вставал».
Играет гимн, КГБшники смотрят, а вставать нихто не спешит. Даже те, кто вначале встали, начали ходить туда-сюда.
— Скажите, а как на* я могу на** стать на линию на**, на гимн на**? — спросил с иронией Павел Виноградов, не забыв после каждого слова вставить привычные для собеседников лексические единицы.
Ответом был поток мата.
Читайте также: Бывший политзаключенный Николай Дедок — о гродненской тюрьме
«Николай Статкевич называет такую ситуацию ситуацией собаки, которой сначала сказали „фас“, а потом сказали „фу“. Я видел это неоднократно у сотрудников, когда они не могут себе ничего сделать. У них в глазах какое-то голубое безмолвие, такой синий экран».
Месть была простой: на завтрак дали ложку каши и почти пустую кружку с чаем.
В КГБ боятся не побегов, а текстов
Вскоре раздали описи на подпись — знак, что готовят к этапу. Только Статкевич ничего не подписывал. Он принципиально это никогда не делает. Он — «безбумажник». Так страхует себя от риска подписать нежелательный для него документ, типа прошения о помиловании.
Затем снова был обыск. Частые обыски Сергей объясняет не только формальностью:
— А вдруг кто-то написал книгу. Они очень боятся этого, что кто-нибудь напишет статью. Почему Статкевич был в режиме инкоммуникадо? Потому что написал несколько статей вдохновляющих из тюрьмы и сумел передать.
Когда их посадили в автобус, настроение у конвоиров было помягче. На лица заключенных не надевали повязки, только приказали опустить головы:
— Они очень боятся информации. Ездят сами в масках, на бусиках нет опознавательных номеров. Они боятся любой огласки.
На границе Сергей заметил разительный контраст:
— Когда я увидел ЦРУшников. Вот ЦРУ серьёзная контора. Ну да, чёрные очки. И всё, больше ничего. Они почему-то не боятся лицо показать. А тут какая-то белорусская чухня из деревни. Дети, по сути, хиленькие.
Там же в автобус зашли американские дипломаты:
— Сказали, что нам передаёт привет Дональд Трамп. Что наше освобождение — это его работа. It’s over now. Всё для вас кончилось.
Кто-то из заключённых расплакался, другие просто обрадовались. Сам Сергей говорит:
«Я не сильно, если честно, расчувствовался. Потому что я научился предугадывать многие события. Часто эмоциональной реакции нет, потому что для меня это уже случилось».
Вышел из автобуса, но не из борьбы
Самым ярким моментом того дня сал выход Статкевича из автобуса. Сергей сидел в конце автобуса, а Статкевич — у выхода. Он специально сел поближе к двери. Сергей не видел, как Николай открывал двери, но видел, как он шел около автобуса:
«Вот эта его улыбка, боевой раж. Это всегда у него в такие моменты».
На вопрос, пробовал ли Сергей в тот момент переубедить Статкевича, Сергей ответил:
«Было бы странно, если бы я пошёл уговаривать Саткевича остаться. Я не знаю, что бы он обо мне подумал после этого. Я бы запятнал своё имя, наверное, навсегда».
В разговорах о том, как быть дальше, Николай вспоминал американского философа и писателя Генри Дэвида Торо. В XIX веке тот писал: «При правительстве, которое несправедливо сажает кого-то в тюрьму, истинное место для справедливого человека — тоже тюрьма».
«Поэтому, если ты хочешь в данный момент заниматься политикой, ты должен находиться за решёткой. Других вариантов нет».
