Под сакурой и с принцессой. Ирина Новик — о гродненской тюрьме и «лечебном» голодании на сутках

Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Крем-гель для душа «Инжир и сакура». С соком инжира. ¼ увлажняющего крема. Шесть. Семь. Восемь. Распорядок дня задержанных в ИВС тюрьмы № 1. Разворот. Раз. Два. «Принцесса Канди». Цейлонский чай. Сто пакетиков с ярлычками. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Разворот. И так — 16 часов. В изоляторе временного содержания гродненской тюрьмы № 1 задержанные проводят целый день, меряя камеру шагами.

От шести утра до десяти вечера здесь нельзя сидеть и лежать. Даже на полу. Можно — стоять. Или ходить. Для «политических» сидеть в тюрьме — просто фигура речи.

Попасть в тюрьму на Кирова — журналистская удача. Обычно задержанных по административке отправляли в изолятор на улице Гая. Но сейчас он на ремонте. Всех привозят в тюрьму № 1. И меня — тоже.

Читайте также: Унітаз затыкаюць хлебам, вяроўкі робяць з пакетаў. Як выжываюць вязні гродзенскай турмы

Меня задержали 1 июня. Причина — распространение экстремистских материалов, статья 19.11, часть 2 Кодекса об административных правонарушениях. Утром позвонил участковый и попросил зайти на опрос. Спросила, много ли времени займёт разговор. На этот день у меня была запись на маникюр. «В пределах получаса», — пообещал инспектор. И не соврал. Просто через полчаса опроса был осмотр у меня в квартире и «доставление» в Ленинский районный отдел внутренних дел (РОВД). Потом — тюрьма.

Буквы

Книгу и блокнот с ручкой взять в камеру не разрешили. Редакторский глаз, привычный к тексту, всё равно везде ищет буквы. Этикетка от геля для душа наклеена на плитку около умывальника. Распорядок дня висит на двери над «кормушкой». Картонная крышка от коробки чая лежит на сером ящике, привинченном к стене. Больше букв нет. Хотя… через какое-то время начинает открываться второй слой реальности — с автографами бывших обитателей камеры. Печатными буквами в изголовье нар: «Мухомор». «Ирма» и букетик — на откосе двери. «Всем фарта» от Юлии. «Чтобы увидеть радугу, надо переждать дождь» от Наташи. Кое-где — даты. Самая поздняя — июнь 2020. Видимо, после этого времени шариковые ручки у арестантов забирали.

Читайте также: Дж — У Гародні дожДЖ. «Гарадзенская азбука» вырушае на шпацыр па радках песні Віктара Шалкевіча

Восемь маленьких шагов

В камере двухэтажные нары на четверых. Проход между ними — шириной меньше метра. В длину — восемь маленьких шагов. В одном торце обитая жестью дверь. Рядом — унитаз и умывальник. Кусочек зеркала на стене. Напротив — окошко под потолком, забранное решеткой. В ширину — 17 квадратиков. В высоту — 12. Верх окошка изогнут дугой, параллельно арочному потолку. Трудно точно подсчитать, сколько в решетке полных клеток. В верхнем ряду они резаные. Если сложить все кусочки, то целых квадратиков будет около 216.

Читай также: У іх — музей, у нас — рэчаіснасць. Што агульнага ў латвійскай турмы 1940-х і сучасных беларускіх ізалятараў

Я — сырок в шоколаде

От участка до дома мы с участковым шли пешком. «Вы поймите, — объяснял инспектор. — Это же вообще не моё дело. Моя работа — пьяницы и дебоширы». Он кивает головой в сторону многоэтажек Девятовки, нашего спальника. «Я же как кассирша в супермаркете. Нравится тебе человек, не нравится — нужно всех рассчитать по очереди».

Ага. Я только киваю. Я — сырок в шоколаде на ленте транспортёра перед кассой. Меня просканировали, считали штрих-код с «экстремизмом» и отправляют по всем положенным пунктам маршрута. Меня больше нет. Я — сырок в шоколаде.

Следующий пункт — РОВД. Здесь собрали дело. «Ознакомьтесь. Распишитесь. Задержаны до суда». Дальше — «обезьянник». Жду, пока отвезут в тюрьму. В квадратном помещении без окон серые стены и две скамейки. На одной кто-то спит, свернувшись калачиком. Здесь пахнет. Ну, как пахнет. Воняет. Носками. Немытым телом. Потом. Бедой и беспросветностью. Но если посидеть полчаса — привыкаешь.

Ксюша

Моя соседка просыпается и начинает орать. В основном — матом. Единственное конструктивное в ее словах — что надо в туалет. Её выводят, потом приводят обратно.

«Тебя сюда бросили, чтобы я тебя отп*здила. А я не буду. Х*ли», — говорит соседка. Она поёт. Песня рвёт душу и барабанные перепонки.

 “Ко мне на хату ты пришел, какие были речи.
Ты меня нежно целовал и обнимал за плечи.
Ты искалечил жизнь мою – сорвал цветок и бросил.
Но всё равно тебя люблю, хотя на сердце осень”.
Мы знакомимся. Соседку зовут Ксюша. 

— Откуда ты знаешь эту песню, Ксюша?
— Так это ж жизнь моя…

Ксюша рассказывает про свою жизнь — как родила, хотя врачи говорили, что бесплодна. Как воспитывала дочку. Как приносила ей краденые туфли на каблуке-двенадцатке и платья любого цвета. Как похоронила родителей. Как сидела два года в тюрьме за неуплату алиментов. Как вышла и принесла краденую скамеечку к их могиле на кладбище.

«Ну ладно я, молодая, — Ксюша никак не может понять, что я здесь делаю. — Я-то спала под кустом, вот и забрали. А ты-то чего? Чистенькая же… Что, зять-с*ка из дому выгнал? Или внуки?»

Я не знаю, как объяснить Ксюше про политику, интернет и экстремизм. В Ксюшиной жизни их нет. Также, как в моей — зятя и внуков, которые выгнали меня из дома. Но здесь мы сидим рядом. У нас есть серые стены, две скамейки и Ксюшина песня.

“Ты говоришь, что я пьяна –
Конечно же, я пьяная.
Налейте мне еще вина
Запью я жизнь поганую.”

Когда меня уводят, Ксюша снова спит. «Меня бы давно выпустили, — говорила она. — Еще в прошлую смену. Но х*ли там делать? Я еще не выспалась».

Напротив работы

Меня сопровождает девушка в форме. Длинные волосы, маникюр с гель-лаком, тушь на ресницах. Милицейский бусик едет по городу. Пушкина, Островского, Дзержинского, Социалистическая, Кирова. Проезжаем под окнами редакции, останавливаемся у тюрьмы. Водитель злится — перед нами очередь. Крытый грузовик с надписью «Люди» привёз этап. «Час простоим, не меньше», — ворчит он.

Я еще не знаю, что это — хорошо. Что это — последний час на ближайшие трое суток, когда мне можно сидеть днём. Вспоминаю наши вечные редакционные шутки о том, что сначала сидишь напротив тюрьмы, а потом — напротив работы. Время проходит быстро.

7 — счастливое число

Меня сдают дежурному. Нужно раздеться и присесть три раза. Девушка-сопровождающая проверяет одежду. Потом мою ссобойку. Книга, блокнот, ручка, паспорт — их откладывают в сторону и пакуют в пакетик с номером 7. «Счастливое число», — отмечаю. Мне оставили теплую кофту, лосины и майку, две смены белья, мыло, зубную пасту и щетку, крем для лица и для рук и таблетки. Лекарства положили у входа в камеру, в общем коридоре. Их выдавали по просьбе — два раза в день. Я принимаю таблетки не тогда, когда уже плохо, а что бы не стало плохо. «Это старость», — шутим мы дома. «Это профилактика», — говорит наша участковая врач.

Дожить до рассвета

Я в камере. Периодически шуршит по железной двери крышечка — это охранник заглядывает в глазок.

Лязг, открывается кормушка:

— Есть будете?

— Нет.

Лязг. Кормушка закрывается. Это шесть вечера. Еще через пару часов — лязг, открывается кормушка:

— Хлеб брать будете?

— Нет.

Потом сирена. Это десять. Отбой.

Лязг. Дверь открывается, нужно выйти, взять матрац и подушку. До шести утра можно спать.

Подушка, матрац и одеяло «пахнут». Свет в камере не выключают. Но я знаю лайфхак: повязку с носа и рта можно передвинуть на глаза. Получится маска для сна.

Дважды за ночь меня поднимают. Нужно встать лицом к стене и сказать фамилию, имя и отчество, дату рождения и статью. В шесть утра матрац и подушку с одеялом забирают.

Лязг, открывается кормушка.

-Есть будете?

-Нет.

На второй день в тюрьме мне предложили оформить отказ от питания письменно. «Напишите: «Отказываюсь от приёма пищи по причине…», — говорил охранник, просовывая в «кормушку» лист бумаги и ручку. Причина — это протест. Против необоснованности задержания, нечеловеческих условий и издевательских запретов. Вторая причина — самозащита. Я много слышала о тюремной еде. Думаю, она нанесла бы моему здоровью больший вред, чем трое суток голодания. Не уверена, что кишечник бы справился. Мне не хотелось корчиться с больным животом, когда нельзя сесть или прилечь.

«Отказываюсь от питания», написала я и поставила дату. Все же сами понимают, почему.

Утро — хорошее время

После подъема понятно, что делать: вымыть руки с мылом. Почистить зубы. Причесаться. Нанести крем на лицо — глаза сильно отекли, видимо, аллергия на сырую подушку. Сделать массаж. Гимнастику для суставов. Растяжку. Простучать костяшками пальцев по всем костям, размять мышцы, растереть кожу.

И снова: Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Крем-гель для душа Инжир и Сакура. С соком инжира. ¼ увлажняющего крема. Шесть. Семь. Восемь. Распорядок дня задержанных в ИВС тюрьмы № 1. Разворот. Раз. Два. Принцесса Канди. Цейлонский чай. Сто пакетиков с ярлычками. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Разворот.

Букв в камере очень мало. Как и цветов. Стены — остатки бледно-желтого и бледно-зелёного. Основной цвет — серый. Это плесень. Грибок, пропитавший стены метровой толщины насквозь.

Импрессионизм отдельно взятой камеры

Разводы грибка на стенах можно рассматривать, как в детстве — плывущие по небу облака. Здесь — заяц с ромашкой в зубах. Здесь — ангелы с трубами, как на Фарном костёле. Эти полоски — морской пейзаж с закатом солнца. В углу, где плесени особенно много, всплывающие в воображении картины похожи на офорты. Сплетаются растительные мотивы, фантазийные фрагменты, техногенные элементы. Там глаз. Здесь рука. Цветы. Шестерёнки. Листья. Деревья. Почти как на выставке Юрия Яковенко.

Над унитазом сеть трещинок и рыжие подтёки. По колористике похоже на старые гербарии Элизы Ожешко. Бледно-ржавые разводы — как папоротники по веточкам-трещинам. Такие висят в аптеке-музее, за несколько стен отсюда.

Эффект передышки

Лязг кормушки. «Подойти. Спиной. Руки за спину». Это значит, надо просунуть руки в окошко «кормушки». На них наденут наручники. Меня куда-то ведут. Вниз по железной лестнице с рифлёными ступенями. По бокам перила: железные полосы, покрашенные в зелёный. На них — ромашки. Круглые белые лепестки и круглые жёлтые серединки. Как на детских рисунках. «Направо. Лицом в стене. Вперёд». Я вхожу в открытую дверь. За столом адвокат. Кто же еще тут может улыбаться? «Садитесь». Просит перестегнуть мне наручники вперед. Теперь я вижу свои браслеты — чёрные полоски с пружинами замка. Холодные. Скрежещущие. Звякающие.

Охранник выходит. А я не могу сдержать слёз. Говорим тихо.

-Как вы?

Пытаюсь улыбаться:

-Нормально. А как наши?

-Всё хорошо. Волнуются за вас. Про суд ничего не известно. Дело еще не передали из РОВД.

-Расскажите, что вы делаете? Трудно всё время на ногах? Хоть обувь удобная?

Я рассказываю — про свои художественные галереи, плесневых зайчиков и ангелов, про песни Ксюши в обезьяннике, про восемь маленьких шагов, суставную гимнастику, поляризованное дыхание — про всё, что заполняет день.

Такое было только в книжках

Я читала об этом у Виктора Франкла и Анатолия Рыбакова. Знала из фильмов про окружение, плен и концлагеря. Надо. Оставаться. Человеком. Делать то, что можешь делать. Мыть руки. Чистить зубы. Менять бельё. Петь шепотом. Читать стихи на память. Делать разминку, как в пионерлагере.

-Говори. Еще есть немного времени. Хотя бы посидишь…

У меня опять слёзы. Ну вот и всё. Пора уходить. Наручники снова перестёгивают за спину. Коридоры. Лестница с ромашками на зелёных балясинах. Я в длинном платье. Стараюсь дотянуться кистью из-за спины, чтобы подобрать подол. Страшно зацепиться и упасть. После встречи с адвокатом мне приказывают взять вещи и переводят в другую камеру.

Часы королевы Боны

Эта камера такая же, как первая. Но! Здесь приоткрыто окно. Неба всё равно не видно. Стекла непрозрачные. Но дышать легче, и плесени меньше. За окном лают собаки. И — о, чудо! — слышно, как бьют часы на Фарном костёле. Самые. Старые. Часы. Европы.

Читай также:

• Дз — ГаДЗіннік. 5 фактаў пра гарадзенскую адметнасць на вежы Фарнага касцёла
• Ад відэльца да гарадскога гадзінніка. Што прывезла ў Гродна Бона Сфорца

Можно вымыть руки. Причесаться. Сделать разминку. Расслабить диафрагму. Помассировать шею и плечи. Подышать глубоко. Скоро ночь.

Сирена. Матрац. Лечь. Ночью снова несколько раз будят. «Встать. Лицом к стене. Фамилия, имя, отчество, Дата рождения. Статья». Прекрасные вопросы. Нужные. Смысложизненные. Особенно — среди ночи.

Нас утро встречает сиреной

Следующее утро начинается как обычно — сиреной. На третий день даже тюрьма кажется обычным делом. Люди везде живут. Разминки, растяжки, даже немного танцы. Вода. Массаж. Маленькие шаги. После очередного лязга: «С вещами на выход». Вниз по лестнице с белыми ромашками. «У нас минус один, — сопровождающий сдаёт меня дежурному. — Распишитесь, что получили вещи». Из «счастливого» мешка с номером 7 высыпают мои книгу, блокнот, ручку и паспорт. «Потом снова к нам?» — спрашивает дежурный. Что ему сказать? Это не я решаю.

Преступников всегда словят. В детективах

Машина едет по городу — снова знакомые улицы. Какой же красивый Гродно! Островского, Пушкина, Дубко. До здания суда машина не доезжает. Сворачивает во двор Ленинского РОВД. Выясняется, что здесь будет выездной суд. «Присаживайтесь, — показывает на ряд кресел дежурный милиционер. — Судья приедет примерно через час».

— Книжку взять можно?

— Смотря какую.

Показываю милиционеру свой польский детектив. На мягкой обложке — жемчужные бусики и тонкие женские руки. В крови. Сюжет — всё как я люблю. У интеллектуального полицейского профайлера намечается роман с девушкой-прокурором. Всё это — на фоне загадочных убийств и преступлений, которые они обязательно раскроют.

Сидеть и читать книжку — очень круто. Особенно перед судом. Когда не знаешь что тебе дадут — штраф или сутки.

Актовый зал РОВД с красными рядами кресел и красно-зелёным картоном оформления сцены. Стол. Судья с помощницей. Всем всё ясно. Возражений нет. Согласны. Штраф 25 базовых. Вывести.

Читай также: «Фашысты ў кіно — ветлівыя людзі па параўнанні з імі». Бармэн з Гродна, — пра 14 гадзін пасля сустрэчы з АМАПам

Иду по улице с сумкой в руках. Кажется, от меня на километр пахнет плесенью и тюрьмой. Попросить телефон у прохожего. Звонок. Такси. За мной приехали коллеги.

Неделя на свободе

Покупаю краску для волос:

— Это я вас в интернете видела?

— Наверное.

— Спасибо вам за вашу работу.

Встречаю соседку:

— Мы так за тебя переживали!

— Спасибо!

Стою в церкви на службе, слышу за спиной:

— Это та журналистка, которую в тюрьму сажали.

Пьём кофе с коллегой, подходим рассчитаться:

-Не нужно. За вас уже заплатили.

Столько любви, сколько было вокруг меня в последнюю неделю, я давно не чувствовала.

Не-книжная тюрьма

Если вы смотрели «Зелёную милю», «Побег из Шоушенка» или «Узника замка Иф», лучше не попадайте в гродненскую тюрьму. Особенно по «политическим» статьям. Реальность разочарует. Книги, прогулки, средства гигиены — это для слабаков. В гродненской тюрьме таких не держат. С другой стороны — страховку от тюрьмы у нас пока не придумали. Так что лучше заранее перечитать Солженицына, Шаламова и Мандельштама — подготовиться.

Цена ошибки

В чем я ни секунды не сомневалась, так это в том, что меня не оставили коллеги, друзья, близкие. Я точно знала, как начинают крутиться шестеренки в редакции, когда поступает сигнал «наши в опасности».

Сложнее было справиться с чувством вины — это из-за меня, из-за моей ошибки сейчас столько проблем. Помогло умение критически относиться к значимости своей персоны. Я не пуп земли, не вокруг меня вертится вселенная. Причина проблем не во мне — в тех, кто придумал и исполняет нечеловеческие законы, называет чёрное белым и бросает людей в тюрьмы.

Пытки — это здесь и сейчас

Первое, что хотелось сделать дома — принять душ. Смыть с себя тюрьму. На следующий день я пошла гулять в город. Смотрела на людей, разглядывала развалы всякого добра на Скидельском рынке, ощущала под подошвами босоножек гродненскую брусчатку, пила кофе и ела всякие вкусняшки прямо на улице.

Проходя по Советской, услышала бой часов на Фарном и обернулась. Краем взгляда зацепилась за рельефные полукруглые дуги на белой стене второго этажа тюрьмы.

Что-то в них очень знакомое. Точно такой дугой изгибался … Потолок. Тюремной. Камеры. Я застыла с куском пирога в руке. Прямо здесь. Прямо сейчас. Прямо за этими стенами. Людей. Круглосуточно. Пытают. Теперь мне это не развидеть. И не забыть.